Как вы сами определяете жанр этой передачи?
Это посиделки в отдельно взятом помещении — этакое полудомашнее обсуждение событий, которые происходят в мире. Что пресса напечатает, то и обсуждаем. Похожая передача есть в Англии и в Америке. Только она строится по другому принципу: в студии собираются главные редакторы газет — едкие, остроумные люди, которые высказывают разные мнения по поводу тех или иных событий.
Кто-то определил это как коллективный поток сознания...
Абсолютно правильно. Струи сознания у каждого свои, но в сумме мы вчетвером производим какой-то просто брандспойт юмора.
Существуют для вас какие-то внутренние запреты? Мол, нельзя, например, шутить над детьми, больными…
…и над больными детьми. Когда в мире не останется ничего, кроме больных детей, может быть, настанет пора шутить и о них. Но пока — зачем смеяться над больными детьми, когда вокруг такое количество не вполне здоровых взрослых?
Григорий Горин в свое время сказал фразу, на которой мы все воспитывались: «Улыбайтесь, господа, серьезное лицо — еще не признак большого ума».
Хотелось бы верить, что по крайней мере в субботу улыбающихся людей в нашей стране становится больше. Потому что есть целые страны, где люди по субботам вообще не улыбаются. Умение иронично относиться не только к окружающим, но и к себе — залог большого будущего.
Когда в вас проявилась эта самоирония?
Как сейчас помню морозный день 13 февраля 1988 года. Неловко упав перед зеркалом, я невольно улыбнулся широко раскрытым ртом, сплюнул кровь, отер кровавую юшку и подумал: «Ну как же смешон этот нелепый чернявый малыш в зеркале». Вот так все это и началось. 20 лет назад мне было два года по викторианскому календарю. А по Цельсию — уже 11.
Сейчас юмор на телевидении стал более импровизационным…
Когда мы все это начинали, сами не больно-то верили в успех. Но звонки благодарных зрителей и брызжущих желчью завистников говорят о том, что мы на правильном пути.
Можно сказать, что общество стало более раскрепощенным или просто это единственная отдушина в условиях надвигающегося кризиса?
В первую очередь это свидетельство того, что мы сами стали более раскрепощенными и свободными. Скрывать полное раскрепощение стало невозможно, захотелось поделиться с окружающими.
Вы, наверное, единственный человек, которому удается ненатужно шутить.
Вам повезло, что вы смотрите программу в записи. Знаете, сколько натужности остается за кадром? Когда мы сидим с лиловыми лицами, не роняя ни слова, и тужимся, стремясь ухватить ускользающую от нашего коллективного сознания шутку. А иной раз она легко оказывается в наших силках, оковы спадают, и мы стремительно летим, окрыленные волной нашего же собственного смеха.
Но я, честно говоря, имела в виду даже не эту программу…
А я, честно говоря, и в жизни люблю, знаете ли, поржать…
Родители не сходили от вас с ума?
Нет. Они и сами любят пошутить, так что коллективно мы с ума не сходили.
Вас чаще в детстве называли Иванушкой-дурачком или Иваном Кулибиным?
Иваном Андреевичем Крыловым.
А за что вас мама называла «народной волей»?
Интересный вопрос. Я в детстве напоминал Желябова. Иногда, при определенном освещении, — Софью Перовскую. Видимо, портретное сходство и породило эти мамины слова. Еще меня называли Петрашевским.
Что вас может ввести в состояние ступора? Ксения Собчак, например, призналась, что совершенно не знает, как реагировать на доброе к себе отношение.
В детстве, когда я плохо себя вел, отец брал меня за руку и отводил в ступор. И я находился там некоторое время, думал над своим поведением и работал над ошибками. Приходили гости, спрашивали: «Андрюш, где сын-то, ты же обещал, что он почитает стихи, пока мы будем резать мясо». Он отвечал: «Сейчас, к сожалению, сын работает над ошибками в ступоре».
Есть на телевидении проекты, которые вы ни за что не согласились бы вести?
Все проекты, которые я не веду, говорят о том, что у меня есть силы отказываться.
На съемках «Прожектора» присутствует публика…
Это колоссальный плюс. Причем к нам-то люди приходят не специальные, которые переходят из студии в студию, лишь бы мелькнуть в кадре. У нас в программе публику как раз не показывают. Я многих знакомых приглашаю: «Приходите — посмеемся».
А если они не смеются?
Сразу говорим: «Стоп, покиньте, пожалуйста, зал!» И приглашаем других зрителей.
Вы в жизни экстремальный человек?
Я скорее боязливый, осторожный и изворотливый.
В чем это проявляется?
В том, что я увиливаю от каждого сноуборда, который мне протягивают руки очередного продавца.
А почему вам не нравится, когда вас называют шоуменом?
При упоминании слова «шоумен» я вспоминаю кинополотно Пола Верховена «Шоугерлз». А так как старинная польская пословица гласит: «От шоумена до шоугерл путь короткий», предпочитаю, чтобы ко мне обращались так: «Эй, морячок! Где тут у вас можно, так сказать, культурно отдохнуть?»
Иногда я чувствую себя генетическим уродом, особенно когда смотрю какую-нибудь юмористическую передачу по телику: народ за кадром ржет, а мне совершенно не смешно. Хоть на стенку лезь.
Должен вам сказать, что практически все участники программы «Прожекторперисхилтон» проводили на стенках очень много времени, пока мы не встретились и не стали вести эту программу.
А бывают ситуации, когда вы чувствуете себя белой вороной?
Это свойственно каждому человеку. Как можно не почувствовать себя белой вороной, открывая портвейн в библиотеке? Сколько раз пытался сделать это незаметно, а люди все равно оборачиваются и смотрят как на ворону.
Я знаю, что три кита, на которых держалось ваше детство, — это спорт, музыка и песни Михаила Боярского.
Это чистая правда. У меня была замечательная пластинка Михаила Сергеевича Боярского «Робинзон». Вы ее когда-нибудь слушали? Нет? Тогда я просто отказываюсь продолжать этот разговор. Послушайте, и потом мы с вами вместе отправимся на концерт Михаила Сергеевича.
